Какая громкая бывала тишина,

Наполненная музыкой и звуками,

И топотом, и звоном стрел, и луками,

На коих чуть дрожала тетива.

Какая громкая бывает тишина,

Когда шуршание колёс под окнами,

Звук поцелуя в чьи-то губы сомкнутые

И крик: “Вернись!” И шёпот у окна.

Какая громкая бывает тишина,

Когда молчат включённые транзисторы,

И лишь сердца стучат -- кто первый выстрелит?

На пульте кнопка, как курок, страшна.

Какая громкая бывает тишина,

Когда весь мир -- лишь слух и ожидание:

Что будет завтра? Светлое свидание

Иль звёздная последняя война?!

Какая громкая бывает тишина...

Ну, помолчи со мною, не спеша.

Мне так тепло в твоей квартире светлой.

Ведь иногда так надо помолчать,

Так обстоятельно и так не бегло.

В глазах твоих сочувствия блесна.

А я, как рыбка, на блесну приплыла.

В глазах твоих такая глубина,

Которая не терпит фраз унылых.

Мы можем эту роскошь позволять,

Она не всем дарована судьбою:

Вот так сидеть всю ночь и... промолчать...

Такое чудо дорогого стоит.

Глядишь, и получился разговор

Между двух душ. В молчанье скрыта сила.

И не понадобился нам словесный сор.

А вот и утро глаз свой приоткрыло.

Я ухожу спокойна и легка.

Свалилось с плеч и унялось отчаянье.

Ах, как необходимо иногда

Нам помолчать. Спасибо за молчанье.

Зубами клавиш черный гладкий зверь

Схватить за пальцы хочет пианиста.

А тот, как укротитель, бьет неистово,

Бьет по зубам! И с нежностью теперь

Он ворожит трепещущего зверя

И пальцами певучими артиста

Справляется с ним ласково и быстро,

В нем будит душу, в чуткость его веря.

И каждый зуб ласкают пальцы эти.

И зверь уже целует ему руки,

Из его пасти вылетают звуки,

Волшебные, как утро на рассвете.

Из пальцев пианиста вытекает

Душа, переливаяся в рояль.

И музыкант, отдав свою печаль,

Ее обратно в звуках получает.

Он чувствует своей душой ранимой

Другой души тончайшие изгибы.

О, если бы любимые могли бы

С такой же чуткостью все понимать в любимых!

Я ежедневно выхожу из дома,

Как будто вылупляюсь из яйца,

И в мир вхожу опасный, незнакомый.

Он катит на меня железным комом

И тормозит у самого лица.

Какое счастье, что не раздавил,

Что сердце не убил, оставил биться.

Что плёнку глаз моих не засветил!

Но сколько нужно мужества и сил,

Чтобы идти, дойти и возвратиться.

Дым -- продолжение трубы --

Соединяет землю с небом.

Так и иные две судьбы,

Как будто дымом сведены.

А дым -- любому ветру ведом.

И увлекаем, и гоним

Ветрами в призрачные русла,

Влачась за облачком любым,

Не подпирает небо дым,

Меж небом и трубою -- пусто.

Уже развеялись следы

В пространстве несоединимом,

И тают хрупкие столбы,

Связущие две судьбы

Не узами души, а дымом.

Как от земли не отлетит

И не падёт на землю небо,

Так и судьба с судьбой летит,

По своему кружась пути,

Всё испытав и всё изведав.

Каким же полем заручась

В мире закатов и рассветов,

Всегда вокруг себя крутясь,

Удерживают люди связь?

То мужество? Иль слабость это?

О тяготении закон,

Который нам умом могучим,

Что был в науке искушён,

Открыл великий И.Ньютон, --

Не объясняет этот случай.

...И явился из леса Олень...

Зверь-дерево с грустными глазами,

С оголенными ветвями сильных рогов.

Встал под дубом в прохладную тень

И изрёк трубным голосом горькие мысли,

Истомившие сердце оленье его,

Переполненное невылившимися слезами,

От которых вся грудь у Оленя в огне.

И промолвил Олень: “Я взываю к Тебе,

Человек Всемогущий! Оружьем разящим

Ты приносишь всему живущему смерть.

Твой ум неспокойный, пытливый, творящий

Хочет добра, а сеет беду.

Ведь делать добро надо тоже уметь.

Люди же сами живут, как в аду,

Уничтожают себе подобных.

Так не бывает в царстве зверей.

Земля беззащитна пред силой твоей,

О Человек! Растенья и птицы,

Воды и воздух, звери и горы

Стали прогрессом твоим тяготиться.

Машины твои в этом мире живых

Сеют печаль, разрушенье и горе.

Есть у живущих связь меж собою:

Если погибнет букашка любая

От недостатка чистой воды,

Умрёт белоснежная птица аист,

Мирная птица -- символ покоя,

Благополучия и чистоты.

Так уж устроено: смерть одних

Влечёт за собою другие смерти.

Люди! Я это знаю, поверьте!

Знаю по опыту жизней лесных.

Я -- Олень, но я чую опасность эту.

Вы катите в бездну себя и планету.

Вы же не роботы! Смертные люди!

Вы вскормлены все материнской грудь.

Матери нежной своей -- молоком...

На что вы надеетесь? На “потом”??

Если сегодня погубите Дом,

Не будет -- “потом”! Понимаете, Люди?!

О Человек! Из твоих творений

Оказалось полезно миру живущему

Одно единственное изобретение.

Это “Красная Книга”, как кровь текущая.

Спеши в неё поскорее вписать

Всё, что ещё на Земле осталось!

Пора, пора, ты слишишь, спасать

любую живущую крупность и малость!

Попробуй сберечь и восстановить

Тобою почти истреблённые Виды,

Чтобы грядущие люди могли бы

На Мирной Планете дышать и жить!

У меня, у Оленя, есть тоже семья,

Жена большеглазая, сын и дочь.

Они беспомощны, просто точь-в-точь

Такие же, как человечии дети.

Потомки мои, так думаю я,

Доживут, может быть, до грядущих столетий.

Подумайте, Люди, как им помочь?!

Мы ждём, чтобы вы нам скорей ответили

На согнутый общей бедою вопрос

Делами добрыми и ответственными,

Сегодня на э т о особый спрос...”

И удалился зверь-дерево в лес.

Лишь от плачущих глаз оленьих остались,

Как от кострищ, на земле отметины.

Больше мы с ним никогда не встречались.

А Солнце грозило Земле с небес,

Нас высечь хотело горячими плетьями,

Магнитными бурями било окрест.

В нас будто стрелы разящие метили

За то, что не Бог нами правит, а б е с .

А мы даже этого не заметили...

Дом веки растворил. Глазницами окон

Глядит на землю сонно, не спеша.

Я у окна сижу и сквозь него гляжу

На мир. Я -- дома этого душа.

Душа глядит из окон моих глаз.

Мы неразлучны. Мы всегда вдвоём.

Но лишь меня покинет, в тот же час

И я навек покину этот дом.

Пока Душа из глаз глядит на свет,

Пока живёт и дышит в человеке,

Пока с тобою вместе ждёт рассвет,

Дом растворяет ставни, словно веки.

Сначала... Сызнова... Опять...

Куда я астму свою дену?!

Опять больничная кровать,

Мной подпирающая стену.

И снова я заключена

За тусклое окно палаты.

И снова я обречена

Глядеть на белые халаты.

И бронхи, будто бы орган

С пробитыми насквозь мехами.

Но воздуха глоток мне дан,

Чтоб его выдохнуть стихами.

Ах, воздуха глоток, опять

Стал дефицитнее, чем счастье!

Простое действие -- д ы ш а т ь --

Из-под моей уходит власти.

Иным -- полцарства за коня,

Иль за любовь полжизни -- мелочь.

А для меня, а для меня...

Полжизни -- вдох и выдох сделать!

Пусть будет так, пусть будет так...

     Я изменить судьбу не в силах.

     Что ж, что от жизни получила

     Всего лишь ломаный пятак.

     Зато не только знала мрак,

Пусть будет так, пусть будет так.

     И мне не надобно подачек.

     Моя душа живёт иначе.

     Идя дорогою бродяг,

     Она бежит от праздных благ

     И ищет смысла, не удачи.

Пусть будет так, пусть будет так.

От глаз твоих мерцанье зыбкое,

Как свет звезды, в меня пролившийся.

И светит мне твоя улыбка,

Как месяц только народившийся.

И пусть на тени от деревьев

Мне невозможно опереться,

Внутри, как соловей без перьев,

Поёт и бьётся моё сердце.

И кружится земля от счастья,

Что увидала появившийся

Росток любви животворящий,

От звёзд и месяца родившийся.

Каштаны погасили свечи.

Увяли пышные сады.

Природы первозданной вечер

Украсят сладкие плоды.

Всё, что цвело, теперь созрело,

Земли распахнутое тело

Приносит осенью дары.

Но ночь-зима походкой смелой

Уже к нам движется навстречу.

И тихо стелет саван белый,

Когда каштаны гасят свечи.

Чёрной лебедью проплыла

Ночь, едва махнув крылами.

Я тебя перекормила

И замучила стихами.

Мы всю ночь проговорили

И расстались утром рано.

Может, нас стихи хранили

От случайного романа?

Может, поцелуй прощальный

Был так нежен и печален,

Потому что голос тайный

Нас с тобой сберёг вначале

От шагов неверных, ложных,

От минутной страсти грешной,

От раскаяний возможных,

От разлуки безутешной.

И мне стал ещё дороже

Нежный твой и чуть печальный,

Лёгким прикасаньем к коже

Чистый поцелуй прощальный.

Я купила платье -- диво!

Я купила платье -- прелесть!

Наконец-то я красиво

И с достоинством оделась.

Современною и модной

Выгляжу в шикарном платье.

Только молодые годы

В этом платье не догнать мне.

Юность в нищенской одежде

Мчалась сквозь лихие годы.

Жизнь прошла, ушли надежды.

А теперь -- доступны моды.

Платье будто возмещает

Юности моей потери,

Веселит и украшает,

И душа от счастья тает:

Встрепенись! Ты -- молодая!

Снова в жизнь открыты двери!

Только зеркало смущает

Тем, что правду отражает.

Но глаза глазам не верят.

О Чернобыле молва

Чёрной былью слух терзает.

Ах, полынь, полынь-трава

Ядом воздух напитает.

В кровь людей войдёт отрава,

Будут чахнуть земли, воды.

Человек присвоил право

Быть властителем природы.

Но беспечность -- бед основа

Чёрным горем отзовётся.

Предреченье Богослова

Колокольным звоном бьётся.

У любви одна дорога, и ведёт она к страданью.

Лейла юношу любила,

Но не ровню на беду.

И во гневе старцы рода

Предали её изгнанью,

Чтоб любовь свою забыла

И смирила сердца стук.

Ей отец воздвигнул башню

Из камней глухих и серых.

Неприступна башня в море,

Без единого окна.

Лейла плакала на башне,

Песнь любви, как лебедь, пела,

И из глаз сочилось горе,

Гребень слёз несла волна.

И однажды в час прибоя,

Когда волны бились в камень,

Когда ночь плыла, качаясь

Чёрной бездною без звёзд,

Лейла птицею ночною,

Тонкими взмахнув руками,

С криком бросилась, отчаясь,

В пену моря с башни слёз.

Ах, не Девичья ли Башня

Морю столько слёз дарила,

Что своей солёной влагой

Переполнило его?

Но, рассвирепев на Башню,

Море с рёвом отступило,

Бросив городу во благо

Часть владенья своего.

И с тех пор смеются звёзды,

Тополя листвой трепещут,

Растворяет город окна,

Путников к себе маня.

Лица девушек -- как розы,

Зубы жемчугами блещут,

И играет чёрный локон

В слабом свете фонаря.

А фонтаны дарят свежесть,

То ль смеются, то ли плачут.

И летит напев восточный

Из окошка чайханы.

И рождает страх и нежность

Силуэт Девичьей Башни,

Будто девы непорочной,

Стерегущей чьи-то сны.

О таинственные тени!

О восточная столица!

Ты хранишь в старинных стенах

Много тайн и много грёз.

И является в свеченье

Образ Лейлы яснолицей,

И стоит в хитоне пенном

По ночам на Башне слёз.

И всем, наверно, верится,

Что шарик вечно вертится.

Но если Бог рассердится

На род людской, что вертится,

Но ближнего не любит?!

Он людям в наказание

Низвергнет испытания,

И человек с похмельица

Себя же сам погубит.

Чуть-чуть вперед взгляните

Глазами неспокойными

И Бога не гневите

Расколами и войнами.

А шарик в небе крутится.

Среди людей сумятица.

Идет такая смутица…

Куда все это скатится?..

Масса -- это могучее.

Может, даже великое.

Тяжёлое и тягучее,

Но, в общем, что-то безликое.

Множество, масса, месиво...

Но вода не бывает без капель.

Гора ничего бы не весила,

Если б не каждый камень.

А люди разбиты на классы,

Как стадо в хозяйской наличности.

Я человеческой массы

Не признаю без личностей.

Человек с человеком связан,

Как в поле с колосом колос.

Но каждый имеет свой разум,

И каждый имеет свой голос.

Ты думаешь, цветы не спят?

Спят. Только стоя. Что им снится?

Сомкнувши лепестки-ресницы,

О чём загадочно молчат?

И, засыпая каждый вечер,

Всегда спокойны и чисты,

Людской не знают суеты,

Грехи не давят им на плечи.

Какие к ним приходят сны?

И мучают ли их заботы?

У них прекрасная работа--

Цвести до осени с весны.

А может быть, они святы?

Земля им -- рай обетованный?!

Среди людских тревог так странны

В своём спокойствии цветы!

Но безмятежности черты

Бывают иногда обманны...

Я Дон Кихота видела во сне.

Он, прислонившись к мельнице, смущался

И говорил: “Я верил, что сражался

С противником и храбрым был в войне.

А вы решили, что я сумасброд,

Не великанов, мельницы калечил?

Я этот бой затем увековечил,

Чтоб в будущем отважным был народ.

И если через годы иль века

В неравные бои пойдет пехота,

Пускай солдаты вспомнят Дон Кихота,

Бесстрашного идальго-чудака.”

Я Дон Кихота видела во сне.

Он целовал край платья Дульсинеи,

Сказав: “Любовь, как высший дар, лелею,

Хоть Дама Сердца недоступна мне.

А вы решили, что я сумасброд,

Не отличу крестьянку от графини?

Любая дама может быть богиней.

Богиню преклоненье создает.

И если через годы иль века

Мужчина будет с дамою невежлив,

Пусть вспомнит Дон Кихота с сердцем нежным,

Исполненного чести чудака.”

И Дон Кихот печально посмотрел,

Словно взглянул в грядущее до срока.

Он Рыцарь был без страха и упрека

И верить в рыцарство других хотел.

Нет, Дон Кихот совсем не сумасброд.

Он подвиги искал не для забавы.

Он воспитать хотел мужские нравы,

Чтобы в грядущем не мельчал народ.

О благородный рыцарь из Ламанчи!

Он и не ведал, что через века

Недоставать нам будет чудака,

Что Дон Кихот и нынче много значит!

Что в век кибернетических машин

Почти не стало рыцарей, иначе

Рационально мыслящие “санчи”

Не стали б эталонами мужчин!

За горло суетою схвачены,

Всё оставляем на потом.

Потом порядок наведём,

Потом журналы все прочтём,

Всё подлатаем, разберём,

Наладим жизнь, устроим дом,

И всё потом... потом... потом...

Надеждой на “потом” охвачены,

Мы в настоящем не живём.

За горло суетою схвачены,

На будущее уповаем.

Потом все книги прочитаем,

Потом газеты пролистаем,

Дела серьёзные начнём.

Что надо сделать -- намечаем,

И всё на завтра оставляем.

И злимся, от досады плачем мы,

Что в настоящем не живём.

За горло суетою схвачены,

Всё ждем, когда пора наступит

Дел и свершений, а пока

Не поднимается рука...

И дни толчём, как воду в ступе.

А ведь в запасе не века

(Жизнь -- быстротечная река.),

Но не берём синицу в руки,

Не схватим за рога быка.

И ахнем мыслью озадачены,

Что время важных дел промчалось...

Что не прочлось -- не прочиталось,

Что не свершилось -- так осталось,

Не сделалось, не состоялось,

Не кончилось, не начиналось.

Все дни по мелочам растрачены,

И время с пустотой смешалось.

На что года были потрачены?!

За горло суетою схвачены,

Из прошлого спешим шагнуть

В грядущее... без настоящего.

А настоящее есть суть

Всей нашей жизни. Дня летащего

Никто не сможет нам вернуть.

Жизнь оставляя на “потом”,

Мы в крах сегодняшней не верим.

Особой мерой дни не мерим,

Живём в пробеге холостом,

Не понимая, что “Потом”

Сейчас стоит у нашей двери...

Смотрю в себя, как смотрит в микроскоп

Биолог, наблюдая жизнь микробов.

Свою судьбу на горький вкус испробовав,

Изведав мук душевных и хвороб,

Средь тёмных пятен, горечи, теней

Я нахожу не только вкус полыни,

Но вкус душисто пахнущей малины

И в синем небе белых журавлей.

Во мне, как на планете, всё живёт.

Всё изменяется, всё дышит, расцветает.

Пусть постепенно что-то умирает,

Рыдает, но ведь что-то и поёт!

Жизнь состоит из красок на душе.

Из всех цветов. Не только чёрно-белых.

Порой из сочетаний очень смелых,

Порой из выцветающих уже.

Я настороженно смотрю в себя.

И вижу, как душа меняет краски.

Смотрю тревожно и не без опаски;

Шепчу, как заклинание из сказки:

“О радуга, не покидай меня!”

Мне с радугой безмерно повезло.

Семь разных красок радуга вмещает.

Кто верит в чудо, тот, конечно, знает,

Что цифра “семь” -- священное число.

На столе передо мною белый лист.

Он пустой, и потому невинно чист.

Есть параметры длины и ширины,

Но ещё нет высоты и глубины.

Он бездумен, он бездушен этот лист.

Равнодушен, потому что пуст и чист.

Но лишь только будут брошены слова

В грядки строчек, и проявятся едва

Щедро смоченные горечью ростки,

Лист застонет, захлебнётся от тоски,

Или болью, или смехом изойдёт,

От любови затрепещет, расцветёт,

Доброте научит, в тайны посвятит,

Заколдует, от недугов защитит...

И рождаются громки или тихи,

Как стихия, неожиданно стихи.

Коль слова не сорняками удались,

Необъятным и весомым станет лист.

Многогранным, как кристаллы на свету,

Обретёт он глубину и высоту.

А без слов он необъёмен, пуст и чист,

Этот тонкий, равнодушный, белый лист.

Капли дождя, вы меня не печальте,

Я всё равно по бульвару гуляю.

Жёлтые листья на чёрном асфальте

В память свою, как в корзину, сбираю.

Вижу сокровища в древнем базальте,

Слышу мотивы старинной шарманки.

Жёлтые листья на чёрном асфальте,

Как янтари на груди африканки.

Чёрным плащом распахнулися тучи,

Солнце зажглось, в куполах отражаясь.

А в тупиках, у бульварных излучин,

Жёлтые листья, как мусор, сжигались.

Я сплю и слышу звон.

Чей звон?

Часы вызванивают время.

Я сплю и слышу стон.

Свой стон.

Хочу остановить мгновенье.

Как удержать прекрасный сон?

Как сделать явью сновиденье?

     Какие ветры гонят сны

     Из тайных дебрей подсознанья?

     Им рамки разума тесны,

     У них иные расстоянья.

     Они вне времени кочуют,

     Вне логики, и без стыда

     Приходят, наскоро ночуют

     И улетают в никуда.

Я сплю и слышу звон.

Чей звон?

Часы вызванивают время.

Я сплю и слышу стон.

Свой стон.

Мне не остановить мгновенья!

Не удержать прекрасный сон!

Не сделать явью сновиденье...

Не пишется,

Не дышится,

Не стонется.

Колышется

Мыслишица

И тонется.

И снова тишь,

И снова гладь,

Пустынюшка.

Как будто спишь,

И не видать

Ни згинюшки.

Застыла будто бы душа

Сосулькою.

А где-то там слова шуршат

И булькают.

И улетают в пустоту,

И тают...

И цвет, и звуки на лету

Теряют.

Не пишется, не дышится,

Не плачется.

Колышется мыслишица

И... прячется...

Я не видала чёрно-белых снов.

Мне с детства снятся только сны цветные.

Как дымковские куклы расписные,

Мне подарили сны окраску слов.

На цвет и вкус я чувствую слова.

У каждого неповторимый запах.

То в платьях простеньких являясь, то во фраках,

Толпятся возле моего стола.

Они то тяжелы, то невесомые,

То мчат гурьбой, то скроются в тени,

То в хороводе кружатся они,

Но нужные слова -- всегда искомые.

Я их ищу при свете и без света.

Труднее поиск -- и слова дороже.

Они живые, на цветы похожи.

И я их нахожу всегда по цвету.

Старинные слова -- как бронзовый подсвечник,

Слегка витиеваты и весомы.

Старинные слова -- как из эмали венчик,

Изысканный и бережно несомый.

Старинные слова чудесно превращают

Ваш палец -- в п е р с т. Лоб -- в светлое Ч е л о.

Они щеку -- л а н и т о й называют,

А о ч и только томными бывают,

Они в з и р а ю т, а не смотрят зло.

Рука зовётся гордым словом -- д л а н ь.

Длань-длань, длань-длань... Как колокола звуки.

Звучит -- как красоте неторопливой дань.

О, если бы сейчас так назывались руки!..

Старинные слова приятно говорить.

Так величаво звались веки -- в е ж д ы !

Как строго слово и покой хранит.

Достоинство в словах звучало прежде!

Старинные слова полны значенья.

Рот превращают в нежные у с т а,

А разговор -- в великое р е ч е н ь е,

Обычную фигуру -- в стройный с т а н.

И незаметно т е л о вырастает

В прелестный образ, что с скульптурой схож.

Старинные слова значительны бвают.

Даже враньё звучит весомо -- л о ж ь !

Старинные слова...

Я чудо человеческих общений

Ценю превыше всяких благ.

Живое слово, будто белый флаг,

И недругам приносит примиренье.

Как музыка из звуков состоит,

Как состоят букеты из цветов,

Так речь, что состоит из добрых слов,

Ум напоит и сердце оживит.

И нет очаровательней мгновений,

Когда живут беседы меж друзей.

Ведь чудо человеческих общений,

Живой родник духовных откровений,

Всех благ ценней!

Какого цвета грусть?

Коричневого, синего.

Какого цвета радость?

Цвета апельсиньего.

Какого цвета горе?

Чёрного с лиловым.

Какого цвета ярость?

Красного с багровым.

Какого цвета мука?

Цвета тёмно-бурого.

Какого цвета скука?

Серого, понурого.

Какого цвета счастье?

Солнечно-златого.

Какого цвета нежность?

Бледно-голубого.

Цвет любви --

сиреневый с красными угольями.

Цвет надежд --

оранжевый, как звоны колокольные.

Веры цвет --

цвет ландышей в изумрудной зелени.

Цвет измены --

страшный, как смола в кипении.

Какого цвета младость?

Розового, чистого.

Какого цвета старость?

Болотного, мглистого.

А смерть какого цвета,

чёрного иль белого,

Зависит от усопшего,

от жизни и от дел его.

“Когда б вы знали, из какого сора

растут стихи, не ведая стыда...”

А.Ахматова

Я не согласна с Вами, что из сора

Растут стихи.

Из сора -- только мусорные горы,

Из сора -- только свалки, и раздоры,

И все грехи.

Стихи растут из внутреннего спора

Или согласия с самим собой,

Из мысли, что словам всегда опора,

Из жажды исповеди или разговора

С другой д у ш о й.

Стихи растут из счастья или горя,

Иль из любви.

Из птичьих голосов, из рёва моря,

Когда душа живёт, природе вторя, --

Стихи лови!

Они приходят из земли, из неба,

Из наших ран.

Слова растут, как лепестки побега,

Растут, как зёрна будущего хлеба,

А не бурьян.

Нет, не из сора, только не из сора

Растут стихи.

Они растут из сложного набора

Лечебных трав, из колдовского сбора!

Не из трухи.

Но если на лопух или на плесень

Упал Ваш взор,

Он в них увидит мир чудесных песен,

И станет сердцу дорог и прелестен,

И нужен сор.

-- Ты хочешь услыхать мой стон?

Нет, не услышишь!

-- Ты хочешь услыхать мой плач?

И не старайся!

Ты шепчешь воспалённым ртом

И грозно дышишь,

И круглый звук летит, как мяч:

“Покайся!”

А я не каюсь! Пред тобой

Я не виновна.

Меня спасают, как забор,

Мои руки.

Со мной ведёшь неравный бой

Такой огромный,

Бросаешь хрупкую в костёр

На муки.

Нет, я не каюсь. Я горю

Молча.

Мне пламя руки и лицо

Лижет.

Пусть лучше так, я говорю,

Корчась,

И на руке своей кольцо

Вижу.

Я стала пеплом, лишь глаза

Взмыли

И превратились навсегда

В звёзды.

А на земле остались за

Горсткой пыли

В моём колечке и беда,

И слёзы.

Ни тернии, ни лавровы венки --

Меня вовек ничто не увенчает.

Мне в радость будет, если повстречает

Моя рука хоть тень твоей руки.

Мне в радость будет, если фонари

Вдруг отразят плечо на мостовой.

Не торопись. Хоть чуточку постой,

Но только ничего не говори.

Я актриса. Я путь свой нелёгкий прошла.

Прожила много жизней. А как же иначе?

И душа воплощалась в другие тела,

Будто в жилах моих кровь другая текла,

И глаза становились тусклее иль ярче.

Боль чужая и радость чужая во мне

Совершали свой путь. Я характер меняла.

Вечно кем-то была наяву и во сне,

То плыла в небесах, то лежала на дне,

За кого-то любила, смеялась, страдала.

Я актриса. Я в жизни совсем не жила.

Я ни силы, ни сердце своё не щадила.

И единственным Богом мне сцена была.

И единственной Плахой мне сцена была.

Я по ней, как по углям горячим, ходила.

Я сегодня стихами наполнила грудь.

Я опять за кого-то люблю и страдаю.

И в стихах проживаю свой пройденный путь,

И ищу в них себя, и твержу наизусть.

Я без них не могу! Я без них умираю!

И стремлюсь я на новом нелёгком пути

Свою душу собрать и себя обрести!

Жизнь идёт совсем не гладко.

И не гладко, и не сладко.

Не спокойно, не мятежно.

Будто воз везёт лошадка,

И не валко, ине шатко,

А небрежно.

Жизнь проходит мимо, мимо.

А в дали необозримой

Столб, а может, крест маячит.

А вокруг меня гонимы,

Под жокеями лихими

Трусцой, рысью иль галопом,

По отдельности иль скопом

К финишу стремятся люди.

Все по разным мчат дорогам,

Но в конце у всех под Богом

Холмик будет.

Всё гнусно

Всё грустно.

Всё стыло.

Всё больно.

Надежды,

безумства...

Забыла.

Довольно.

Не надо парада,

восторга не надо.

Безгласье,

беззвучье,

затишье --

отрада.

И только от слов,

что сердца оживляют,

Нет сил отвернуться.

От тех,

что надежду и веру

вселяют,

И не продаются.

Какою мерою измерить

Скитания души моей?

Пути её нельзя проверить,

На карте нет таких путей.

Она вне всяких измерений,

Вне времени -- свободно мчит.

На пиках счастья иль мучений

Она, незримая, кричит!

Она бежит или летает,

Пронзая время кривизну.

Но неизменно возвращает

Ко мне свой странствующий дух.

И притаившись, как мальчишка,

Мол, я из дома ни на шаг,

Ночами, тихонько, как мышка,

Сбегает в странствия душа.

Я не перечу ей. Кто знает,

Такие, может, есть края,

В которых молодость черпает

Скиталица, душа моя?!

Не чувствовать, не мыслить, не любить

Нельзя на этой замшевой планете.

Лишиться чувств заставить могут плети,

Но плети можно и переломить!

Нет, не в Раю я

И не в Аду.

Изнемогаю

В земном чаду.

Не надо рая.

Не надо ада.

Где птичья стая?

Коровье стадо?

Луга, поляны,

Леса, долины,

Цветущи, пряны,

Почти былинны.

А город лапы

Простёр драконовы,

Деревни схапал.

В асфальт закованы

Луга, поляны,

Леса, долины,

И воздух пьяный,

Почти былинный,

Исчез, как призрак,

В чугунном чреве.

Опасный признак --

Гибель деревни.

По всей планете

Дракон летает

И всё на свете

Уничтожает.

Вода отравлена,

Отравлен воздух.

Будь обезглавлена,

Пока не поздно,

Глава драконова --

Исчадье ада!

Издать законы бы,

Да думать надо...

Слова так незатейливы и славны.

Поёт певица городской романс,

А мне всё чудится плач Ярославны.

Тот древний плач на городской стене

Как будто и сейчас летит в пространстве,

Прошёл сквозь время и застрял во мне,

И не исчезнет этот плач вовек.

Не заглушат его другие звуки,

Пока любовью болен человек,

И есть страданья, войны и разлуки.

Если молитва возвышает нас,

То нас не покидает и надежда!

“Я ехала домой, я думала о Вас”,

А Вы... Вы просто спали безмятежно.

И Вам не снилось, что несётесь вскачь

С дружиною своей в открытом поле,

А из Путивля Ярославны Плач

О Вас и о спасенье Вашем молит.

Вы не были ни в схватках, ни в бою,

Вы Игоревых мук не испытали.

Привыкли, что осанну Вам поют,

Вам не нужны тревоги и печали.

А я ночами не смыкаю глаз.

Пускай поёт пластинка до рассвета:

“Я ехала домой. я думала о Вас”,

А я от Вас бежала на край света.

От Ваших рук, от голоса, от глаз,

Бежала, чтоб не слышать покаянья,

Бежала от стандартных Ваших фраз.

Надеялась далёким расстояньем

Убить любовь. Но городской романс

Исторгнул боль и плач от расставанья.

Прощенье стало выше, чем прощанье.

И еду я домой, и думаю о Вас...

Всё началось с шальной улыбки,

С прищура удлинённых глаз.

И месяц золотою рыбкой

Из озера глядел на нас.

Всё кончилось банальной фразой.

Сгустились тучи, грянул гром,

И золотая рыбка сразу

Была расстреляна дождём.

Как разорительны ошибки,

Ведь сердцем плата велика

За эти шалые улыбки

Над озером у костерка.

Я плакала под мокрым вязом

И знала, что ещё не раз

Воспламенится пылкий разум

Прищуром удлинённых глаз.

Я себя от тебя сберегу.

Мы на разных живём берегах.

Ты -- на скальном живёшь берегу,

Я -- на том, что в цветущих лугах.

Мы друг друга не сможем понять.

Мы друг другу совсем не нужны.

Стало трудно существовать

Мне без мужа, тебе без жены.

Вот и всё. И уплыл пароход.

Унесла свои воды река.

Не нужны нам ни брак, ни развод.

Мы свободны! Но нас предаёт

Дрожь во время прощанья в руках.

За шторками с ресничной бахромой

Молчат глаза. Спокойны, без движенья.

Они как бы застыли в напряженье,

И тихо омываются слезой.

А я боюсь, что дрогнут шторки век

И не удержат горестную влагу.

И слёзы хлынут прямо на бумагу

Потоками не ручейков, а рек.

И смоют строчки моего письма,

Последнего письма, как завещанье.

И не узнаешь ты, что для прощанья

Была уже рука занесена.

Пусть будет так. Пускай глаза молчат,

А веки-шторки накрепко закрыты.

И пусть слова тверды и не размыты

Несутся стаей раненых волчат

По белому листу, словно по полю

Заснеженному, чтоб твоей руки

Коснуться... и рассыпаться в клочки,

И на пол пасть, уже без всякой боли.

Не надо говорить высокие слова.

Пусть слово не уходит в звук,

Пусть в горле прорастает, как трава,

Касаясь нежно губ и рук.

Не надо говорить высокие слова.

Их, словно морзе, выбивает пульс.

Ты к сердцу прикоснись едва-едва

И ощути их горький вкус.

Тук-тук, тук-тук, тук-тук, тук-тук...

То мчится поезд или сердце?

Откуда сей тревожный звук,

Извне или во мне?

Мурашки по спине бегут,

И очень хочется согреться.

И хочется начать маршрут

Из осени к весне.

Тук-тук... Тук-тук... -- то поезд встал?

Иль сердце ход свой замедляет?

Что за окном? Большой вокзал

Иль жизненный тупик?

Один поэт стихи писал,

Другой был суетою занят.

Но кто свой звёздный час поймал?

И кто попал в час пик?

А третий складывал в сундук

Мешки стихов тяжёлым бременем,

Словно булыжники из мук

И хрустали из слёз.

Но грозный звук: тук-тук, тук-тук...

Ему напомнил, что всё временно.

И вскоре он на Божий Суд

Свой сундучок унёс.

И у меня есть свой сундук.

Но что в нём? Камни самоцветные?

Что вижу там? Весенний луг

Иль жухлую листву?

И слабый звук: тук-тук, тук-тук...

Мне больше не дарит заветную

Мечту, что сбудется маршрут

Из осени в весну.

С каким жестоким опозданьем

Ко мне являются тихи

Слова. С возвышенным страданьем

Они слагаются в стихи.

В них горечь и дурман полыни,

В них ароматы трав лесных.

И соком вызревшей малины

Из сердца вытекает стих.

... И вылупились утром кулики.

Летает мать, птенцам добычу ищет.

Их клювы, как раскрытые кульки,

Неутомимо просят пищи, пищи!

Они, неоперённые, кричат,

Толкаются в своей висячей люльке.

Но, как с у д ь б а, охотник не спеша

Поднял ружьё, уверенно дыша,

И матери хватило малой пульки...

Он шёл, насвистывал с добычею в руках.

О маленьких не думал куликах.

А кулики? Не знали кулики,

Что человек -- их враг, по лесу рыщет.

Их клювы, как раскрытые кульки,

Всё ждали мать и требовали пищи.

Расул рассол пьёт с перепоя.

Рассол Расулу очень нужен.

Он мог бы пить и меньше вдвое,

Когда бы жил в ладу с собою

И был обыкновенным мужем.

Но славой венчанный Расул

В кругу поклонниц и собратьев

Себя в бочонок окунул,

Рассолом глотку сполоснул

И в чьих-то потонул объятьях.

И снова пьёт Расул рассол

Из кубачинского стакана,

Садится за рабочий стол,

И высится Его Престол

Средь гор седого Дагестана.

Не пойму я, что со мною сталось?

Я наивною была и осталась.

Или смолоду глаза были тусклы?

Или к старости острей стали чувства?

Я и прежде все слова эти знала,

Отчего же я стихов не писала?

Разве в юности душа не болела?

Разве сердце от счастья не пело?

Иль бумагу придумали поздно?

Или ночи не так были звёздны?

Как случилось, что юность пропала,

Словно буква из литеры выпала??

А сейчас я как в песню упала

И слова все до донышка выпила.

Опять дожди. Опять туман висит

И стелется по полю сизой дымкой.

И осень наступает невидимкой

И из-за леса сумрачно глядит.

Она спешит ко мне. А из-за туч

Не может дотянуться и пробиться,

У времени оставшись за границей,

Спасительный, но слабый солнца луч.

И он бессилен побороть туман.

Он лишь напоминает мне, что где-то

Ещё блестит своим загаром лето,

И нежно к морю жмётся океан.

Ну, а меня на север мчит вагон,

Где вечер утру на крыло садится,

Где день короткий, не успев родиться,

Сворачивает лепестки в бутон.

Где скоро снегом заметёт поля,

Где промерзает до глубоких недр,

И засыпает тихая земля,

Да держит снег на лапах мощный кедр.

Стучат колёса. По окну бегут

Дождинки, словно по лицу слезинки.

И пробивают новые морщинки

Ручьи на свежескошенном лугу.

Всё сумрачно, всё тихо, всё немо.

Хотя деревья цвет не потеряли,

Они как будто молчаливей стали,

А может, и мудрее заодно?!

Я с жадностью особою ловлю

Глазами их тела с листвою сочною.

Природы суть святую, непорочную

До самоотречения люблю!

И я спокойней становлюсь душой.

И мне уже дождинки не мешают,

И даже эти тучи не лишают

Меня грядущей радости большой.

Я словно возрождаюсь. И опять

Надеюсь, что наступит Бабье лето.

Оно не за горами, рядом где-то,

Приходит, чтобы землю обласкать

Теплом коротким, пусть даже обманным,

Оно вспугнёт нависшие туманы

И скажет: “Осень -- тоже благодать!”

Я славлю Случая Величество,

Посланника небесной воли.

В нём вижу Божье попечительство

О нашей человечьей доле.

Он так нежданно появляется,

Как фокусник, под маской рока.

Но нами часто принимается

За шарлатана, не пророка.

И не попав под Волю Случая,

Не веруя в Его Величество,

Мы выбираем долю худшую

И сохраняем бед количество.

А для чего? Ведь Воля Случая

Могла б судьбу спасти от серости.

Но выйти на орбиту лучшую

Нам часто не хватает смелости.

Что славить Случая Величество,

Посланника небесной Воли?!!

Ведь наших комплексов излишество

Нам не подарит лучшей доли.

Рассуждать о броске

В неизвестное может,

Кто на новом витке

Своего подсознанья.

Кого высь не страшит,

Кого совесть не гложет,

Кто в других измереньях

Постиг Мирозданье.

Мужчины в жестоком походе,

Земное покинув житьё,

Уходят, уходят, уходят,

Уходят в небытиё.

Уходят, оставив мытарства,

Память о страшной войне.

И множится вдовие царство

На вмиг опустевшей земле.

На жизнь простившись с обидами,

Вдовы хранят очаг.

И каменными кариатидами

Держат с сердцами закрытыми

Свой дом на хрупких плечах.

В глазах у века алчные огни.

Он пожирает любящих мужчин.

И остаются женщины одни

С глазами вдовьими и множеством морщин.

Слезами смочено постельное бельё.

И рвётся вой, как волчий вой в ночи.

Но всё равно идут в небытиё

Любимые, кричи иль не кричи.

И наступает сердца немота.

Дымком уходит тоненьким тепло.

И одиночество у глаз и рта.

А сердце, будто судоргой, свело.

Снег идёт, снег.

Тихо, пусто и сыро.

Нет тебя, нет.

Но до мельчайших черт

Память всё сохранила.

Первый неверный снег

Тает, земли коснувшись.

Нет тебя, нет.

И не приходит рассвет,

Видно, ещё не проснувшись.

Зябко, сыро, темно.

Холодно. И не спится.

Может, в моё окно

Поздно, но всё равно

Тихо рассвет постучится?!

Нет! К одиночеству он

Не любит являться в гости.

Может, короткий сон,

Радугой освещён,

К свету проложит мостик?

Но не приходит сон,

Да и рассвет не приходит.

Глотку сковал бетон,

Да так, что тяжёлый стон

Выхода не находит.

О Боже! Как я постарела!

В тот день всё это началось.

И вовсе не в морщинах дело,

Не в серебре моих волос,

А в тусклом безразличном взгляде,

В безвольно сникнувших плечах,

И в паузах, совсем некстати

Вдруг возникающих в речах.

Что мне осталось? Что осталось?

Мир опустел и свет не мил.

Ты мне на день рожденья старость

Своим уходом подарил.

Чёрным вороном злое пророчество

Мне накаркало одиночество.

Поселилось во мне невидимкою

И застыло в глазах сизой льдинкою.

Да сковало мне сердце обручем.

И теперь хлопотать мне не о чем.

Лишь на левой руке печальное

Тихо стонет кольцо обручальное.

Тишина -- это ночь без шороха.

Тишина -- это ночь без звона.

У меня не хватает пороха

Взорвать тишину своим стоном.

У меня не хватает пороха

Заскрипеть кроватью больничной.

Я лежу под одеяльным ворохом

И шепчу: “Всё идёт отлично.

Всё отлично. Прорвёмся. Вылезем.

Не такое ещё проходили.”

Небосвод облаками вылизан

И сверкает, как блюдо -- без пыли.

И светлеет звездой обласканный

На небе лимончик диска,

Такой свеженький, такой ясненький,

Хоть клади его в чай индийский.

Ночь -- заботливая подёнщица,

Дотяни меня до рассвета.

Я лежу. Не кричится. Не ропщется.

Всё проходит. Пройдёт и это.

Говорят, что в стихах моих много эмоций.

Слишком ярки слова, много в них красноречья.

Но нельзя же делить свои чувства на порции

И творить из стихов профсоюзные речи.

Обесцвечивать слово, чтоб было бледнее?

Чтоб тревожные мысли спокойно ложились

Между строк или в строчки, как скользкие змеи

Чтоб ползли, а не раненой птицею бились?

Так писать не могу. Не хочу. И не буду!

Все стихи наполняются стоном иль песней.

Тихий стон не услышат иль тут же забудут.

Ну, а песнь не бывает бесцветной и пресной.

Я пишу не по правилам, а по веленью.

Как душа мне велит. И о том, что тревожит.

Стих слагаю по сильному сердцебиенью,

Потому и спокойным быть слово не может.