Я — бумажный кораблик.

Я создан руками мальчишки.

Я плыву по ручью,

Меня манит к себе океан.

Из листочка я сделан,

Что вырван мальчишкой из книжки,

И на мне нарисован

С подзорной трубой капитан.

Я плыву по ручью, куда гонит

Меня легкомысленный ветер.

Я бегу от пиратской погони,

Неискренних, злобных людей.

Пока корпус мой не размокнет,

Кораблика путь будет весел.

К морю плывет и не тонет

Кораблик с командой своей.

Я — бумажный кораблик,

Плыву в необъятном просторе.

Я дышу свободней и лучше,

Не лишайте меня ручья!

Я — бумажный кораблик,

Но о безбрежном море,

О встрече с “Голландцем летучим”,

О бурях мечтаю я!

Я — бумажный кораблик.

Меня из ручья вынимают.

Не доплыв до широкого моря,

Погружаюсь я в замкнутый круг.

Я — бумажный кораблик,

И меня в таз с водою бросают,

Где не волны морские играют,

А брызги от маленьких рук.

Нет волн, что меня качали.

Как скучно, и грустно, и горько.

Нет выхода в синее море,

Я тоскливо по кругу хожу.

Я — бумажный кораблик, и только.

Мои трюмы набиты печалью.

Я в чистом тазу из эмали

С мечтою о море живу.

И бьюсь я бортами о берег,

Но железо пробить невозможно!

Мне бы лучше на дне

Оказаться, чем плавать в тазу.

Я в спасенье свое не верю.

Я дышу тяжело и тревожно.

Не нужны мне ни парус, ни реи,

Я по вечному кругу ползу.

Я — бумажный кораблик!

Но мне жизнь не под силу такая.

Подо мною — вода,

Надо мной — белизна потолка.

Чьи-то руки меня

Все по кругу, по кругу толкают…

А мне снятся моря

И над гребнями волн облака.

Я — отважный кораблик,

Стал робким, понурым, нетвердым.

Мне кричит капитан:

“Не размокни, дружок, продержись!”

Я — бумажный кораблик.

Я в ручье был свободным и гордым.

Берега из эмали

Все отняли: и дали, и высь.

Я новой печалью наполню

Свой трюм, переполненный болью.

Я борта разорву!

Лучше — гибель, чем в тазике жизнь!

Мне не страшно погибнуть.

Мне жизнь невозможна в неволе!

Я взрываю себя!…

Ну, а ты, капитан, продержись.

Есть время созревания зерна.

Есть время и для сбора урожая.

То и другое время почитая,

Я все-таки всегда предпочитаю,

Когда былинка тонкая одна

Проклюнется сквозь почву из зерна,

Ибо она — предвестник урожая.

Надежды свет в себе несет она.

Такая на фронте работа, работа…

Когда отступает пехота, пехота.

В такие минуты и жить неохота,

Когда в каждой пуле — судьба!

Когда гнутся спины от скаток, от скаток,

И вскользь вспоминают солдаток, солдаток,

Когда от окопа до смерти путь краток,

И пули по следу когда…

Когда от усталости будто бы пьяны,

И кровь истекает из раны, из раны,

И только снаряды летят неустанно,

И только огонь и пальба…

Когда не до хлеба, увы, не до хлеба,

Когда смерть и с флангов, и с неба, и с неба,

И танки по спинам, и танки по следу,

И слышно, как взрывы гремят.

И в бреющем и беспощадном полете,

Как черные ястребы, их самолеты.

Земля из-под ног уплывает, и кто-то

Попал под летящий снаряд!..

Такая на фронте работа, работа…

В грязи по колено пехота, пехота.

И гибнут солдаты без счета, без счета,

И нет поворота назад.

Кто выжил, пехота? Ты слышишь, ты слышишь?

Ты кровью истек, но ты дышишь, ты дышишь!

Усеяно поле телами мальчишек.

Где стон — там надежда на жизнь!

“Ну, миленький, встань! Я сестричка, сестричка…”

Курносая девочка в рыжих косичках,

В грязи и слезах милосердное личико

Шепчет: “Дружок, продержись!..”

Такая на фронте работа, работа…

Когда в наступленье пехота, пехота,

Когда умирать никому неохота,

Когда в каждой пуле — судьба!..

Когда хочешь есть, но уже не до хлеба,

Когда враг и с флангов, и с неба, и с неба,

Когда позарез — или смерть, иль победа!

И снова — огонь и пальба.

Такая на фронте работа, работа…

Команда: “В атаку!” И снова пехота

Идет и ползет по воронкам, болотам,

Стал тверже, быстрей ее шаг.

Усталость как будто бы сдунуло ветром,

И каждый старается в схватке быть первым,

И сжались стальною пружиною нервы,

И стало свободней дышать!

А тех, кто не дожил до этой атаки,

Помянут салютом и — на землю шапки.

Легли в свою землю родную ребятки!

А шли эту землю спасать!

Ко мне прилетела любовь белой птицей,

Но я ее не узнала.

Ко мне прилетела печаль черной птицей —

Ей сердце свое открыла.

Как странно, что белую птицу прогнала,

А черную — приютила!

Белая птица навеки умчалась

И не вернется обратно.

Я с черной печалью одна осталась.

Все безвозвратно…

Все безвозвратно…

Все безвозвратно…

— Три точки — это звук?

— Нет!

— Что ж это такое?

Три точки — это знак?

— Конечно, это так!

Они — продленье мук,

Тревоги иль покоя,

Иль безысходности поникший белый флаг.

Три точки… Многоточье… Это значит,

Что нет конца ни счастью, ни страданьям,

Что сердце ждет, надеется и плачет…

Три точки…

Многоточье…

Ожиданье…

Три точки — это знак!

Мол, есть продленье мысли…

Три точки — не туман.

Три точки — не обман.

Они — как черный флаг

Иль в цель попавший выстрел,

Как длинный путь неконченных атак.

Три точки — напряжение и страх,

И продолжение, не сбывшееся в жизни.

Вот в грязной кепочке приходит предзима.

Иль осень поздняя. Когда стволы без листьев,

И ветки, как обглоданные кисти,

Висят дрожащие, в лохмотиях обвислых.

Тяжелая накатывает мгла.

И осень — ведьма с головой обритой,

Ненастьем режет, как тупою бритвой,

И хмуро смотрит на меня она.

Душа суровых взглядов не выносит.

Она у осени пощады просит

И ждет, когда же явится зима?!

Пусть холодна! Зато исчезнет тьма,

И грязь, и слякоть, что приносит осень!..

Ах, осень поздняя! Ты — словно я сама.

Стою на краешке зимы, и снег заносит

Меня, поникшую, перед приходом сна.

Я — тоже поздняя и плачущая осень…

Я — тоже зябнущая предзима.

О Полинезия! Волшебница и жрица!

Гоген, влюбленный в шелковую кожу,

На ночь полинезийскую похожую,

Смотрел на черноокую царицу.

От неги изнывало его сердце.

Из красок солнца он творил ей тело.

Она глазами томными глядела

И жгла его, а он не мог согреться.

Гогену нравились оливковые лица,

Он был влюблен в шальной дикарский норов

И не боялся, что взорвется порох,

Хоть факел шел через зрачки царицы.

Он был захвачен чернооким пленом.

Он жил страстями и трудом гигантским.

На грубый холст ложившиеся краски

Его навеки сделали Гогеном.

Ну, заморочь мне душу, заморочь!

Ну, расскажи мне небылицы разные.

Я очень одинока в эти праздники,

А впереди — безрадостная ночь.

Ну, расскажи про судьбы королев,

Про их любовь, про юношей влюбленных,

Как увозили вороные кони

Гусаров и бежавших с ними дев.

Ну, заморочь мне душу, заморочь,

Чтоб одиночество мое тоскою

Не изошло. Не нужно мне покоя,

Ты сказками наполни эту ночь.

Быть может, сказки грусть прогонят прочь.

И одиночество мое слезою

Из глаз прольется и печали смоет,

Которые терпеть больше невмочь.

И утром я проснусь совсем другою.

Ну, заморочь мне душу, заморочь…

Вот резной листочек клена,

Как моя ладонь.

Летом — нежный и зеленый,

Осенью — огонь.

Кровеносные сосуды

На моей руке

Проявилися — как будто

В тоненьком листке.

Я по черточкам гадаю

Про мои года.

Жизни линия кривая

Выведет куда?

Полетели листья с веток,

Жилочки тонки.

Листик клена — словно слепок

Раненой руки.

Астрологи гадают по звездам.

Названья звезд красивее имен:

Антарес, Альтаир, Альдебаран.

Астролог был в созвучия влюблен.

Астрологи гадают по звездам.

Какая же из них досталась мне?

Не знаю. Но довольна я вполне.

Своей судьбы другому не отдам.

Моя звезда, что светит по ночам,

Незнаемая мной, мерцает мне.

И свет ее идет к моим очам,

Я ей шепчу молитвы в тишине.

Я думаю, что звезды — как цветы,

Они загадки древние таят.

И я кричу: “Звезда моя, где ты?!”

Которая же среди вас — моя?”

А звезды кружатся, как хоровод.

Плывет орбитами прекрасный звездный мир.

Ну, а астролог на земле живет

И знает звезды все наперечет:

Альдебаран, Антарес, Альтаир…

Старый вальс, дивный вальс, чудный вальс.

Я от счастья летела, кружилась!

Я в тебя безнадежно влюбилась.

Ты стоял в стороне и курил,

И бросал равнодушные взгляды.

А потом у щербатых перил

Мои руки послушные гладил.

Я сказала: “Зачем тебе я?

Уходи с моего порога.”

А к утру началась война…

Ты ушел по солдатским дорогам.

Старый вальс, дивный вальс, чудный вальс,

Я мелодию вечно слышу.

Ах, как мало осталось вас,

Возвратившихся с фронта мальчишек.

Сколько раз, сколько раз, сколько раз

Я мечтала о встрече с тобою.

Много нас, много нас, много нас,

Обездоленных женщин войною.

Не познавших счастливой любви,

Счастья женского не узнавших.

Ты меня позови, позови,

Я приду к тебе в день вчерашний.

Старый вальс, дивный вальс, чудный вальс!

Я танцую в другом измеренье.

Где же вас, где же вас, где же вас

Мне найти из того поколенья?!

Не клюет воронье на полях.

Время шар земной раскрутило.

Как живой — ты в моих глазах

По щербатым скользишь перилам.

Старый вальс, дивный вальс, чудный вальс…

Время память мою не убило…

Сколько нас, сколько нас, сколько нас

Не успели сказать слово — “милый”.

Старый вальс…

Дивный вальс…

Чудный вальс…

Ко мне прилетел марсианин во сне.

Сказал, что Земля — нежилая планета.

Сказал: “Тебя ждет под балконом ракета,

Летим же скорее к прекрасной звезде.

А хочешь, на Марсе со мной будешь жить,

На красной планете — моей марсианкой?

Ты Землю забудешь, не станешь тужить

О Родине — взорванной, вымершей, жалкой.

Я покажу тебе разные звезды,

Ракетой умчу тебя к дальним мирам,

К коралловым рощам, лиловым морям.

Там синие зимы, жемчужные весны.

Там золотые летают шары,

Там изумрудом покрыты дороги.

Я покажу тебе чудо-миры,

Сферы, где люди могучи, как Боги.”

Я марсианину в очи смотрю,

В синие очи с лиловым отливом,

И марсианину так говорю:

“Я без Земли не могу быть счастливой.”

— Ты сумасшедшая! Нету Земли!

Люди ее этой ночью взорвали!

Разве не видишь ты груду развалин,

В копоти солнце и небо в пыли?!

Ты и балкон — это все, что осталось,

Все, что осталось от вашей Земли!

Он мне поднес бриллианты в горсти:

“Ешь марсианские белые сливы!”

— Я без Земли не могу быть счастливой.

Я остаюсь в своем доме. Прости!..

— Жаль! Очень жаль! — он воскликнул всердцах, —

Ты ведь осталась одна в целом свете.

Только одна! На безлюдной планете!..

И немотою сковал меня страх.

Тут марсианин растаял иль вышел…

Я открываю глаза в тишине…

Неба не вижу… Шума не слышу…

Ужасы эти пригрезились мне?..

Я вся дрожу. Сердце ноет в печали.

Вниз устремляю с тревогою взгляд.

А под балконом… на груде развалин

Черные вороны мрачно сидят.

В них мудрости древней пласты:

“Чужие становятся близкими

Посредством доброты.”

Как странно, люди, как странно!

И есть же чему дивиться!

Древнейшая мудрость Корана

В души не может пробиться!

Сколько веков уже минуло

Тем изреченным строкам?!!

Сколько народу сгинуло

С тех пор от боев жестоких?!

Какие туманы зловещие

Людям глаза застелили?!

Какие ночи кромешные

Души во тьму погрузили,

Чтоб строки Корана искренние

Не высветить из темноты:

“Чужие становятся близкими

Посредством доброты!”

Красив гигантский апельсин

На небосклоне.

Его никто не уронил

И не уронит.

Он будет шествовать века,

Всегда с востока.

И гонят его облака

На запад только.

Он в золотой иль в красный цвет

Всегда окрашен.

Он шлет тепло и яркий свет

Для жизни нашей.

Гигантский яркий апельсин

Всегда в походе.

Он движется, а не висит

На небосводе.

Кто держит этот яркий плод —

Не видно глазу.

И ветер на землю его

Не сдул ни разу.

Висит с короной золотой

И смотрит в очи.

И лишь уходит на покой

На запад ночью.

Я помню в детстве громкоговоритель,

Висевший на стене тарелкой черной.

Мне чудилось, что это — дом для жителей,

Навеки в круге черном заточенных.

Малюсенькие человечки жили

И пели в своем тесном общежитье.

Стихи читали, сказки говорили,

И так хотела с ними подружить я.

А ночью, когда наша коммуналка

В недолгом сне тревожно засыпала,

Мне было человечков этих жалко:

Ведь детвора их неба не видала.

Их детвора жила, как в заточенье,

Не видя снега, в санках не катаясь.

Их жизни непонятное теченье

Меня тревожило, меня касалось.

Кто заточил их в черный круг навечно?!

Мне так хотелось этот круг разрушить!

Освободить несчастных человечков

И выпустить всех пленников наружу.

Ах, не забыть мне никогда, наверно,

Те громкоговорители старинные

Радиостанции Московской Коминтерна,

И времена, почти уже былинные.

“Мысль изреченная есть ложь”, —

Сказал мудрец однажды.

Он не учел, что этот “нож”

Его ударит дважды.

Он тоже мыслью свою изрек

В сей форме непреложной,

И может выслушать упрек,

Что изреченье — ложно.

Так, стало быть, хитрец мудрен,

Коль ложью называет

Любую мысль, если не он

Ее нам изрекает?!

И кто же прав здесь, наконец,

Мне разобраться сложно.

Смешал все истины мудрец

И перепутал с ложью.

Часы усами шевелят

И, щурясь цифрами, мигают,

И расслабляться не велят,

И подгоняют, подгоняют.

И не умерить, не унять

Тот бег, что мне часы диктуют.

Удачу не могу догнать,

И силы трачу вхолостую.

Да, я — раба своих часов.

Они моею жизнью правят.

И нет таких на свете слов,

Что их остановить заставят.

Но вдруг во мне поднялся крик:

“Все! Больше я бежать не стану!”

И испугалась я на миг —

А вдруг часы, и правда, встанут?

Наступит скука и покой…

Сожмусь в комочек. Затоскую.

Так что же — Бег или Застой?

И я бегу и не бастую.

Сестра моя — мой колокольчик синий.

Во мне всегда твой звонкий голосок.

Ты мне нужна, как путнику в пустыне

Из родника живительный глоток.

Сестра моя — мой колокольчик синий.

Сестра моя — ты луговой цветок.

Такая хрупкая, но ко всему участлива.

Ты добрых дел и кладезь, и исток.

Мне очень нужно, чтоб была ты счастлива.

Сестра моя — мой луговой цветок.

Сестра моя, ты только не хворай,

Непримиримой будь к своим недугам.

Пусть в твоей жизни будет долгий май.

Ты — дочь моя, сестра моя, подруга.

Сестра моя, ты только не хворай.

Ты — мое поле, мой весенний лес,

В котором все поет и дышит тихо.

Сестра моя, спасибо, что ты есть!

Ведь без тебя мне было б очень лихо.

Ты — мое поле, мой весенний лес,

Сестра моя, спасибо, что ты есть!

Я тебя потеряла,

Как иглу в стоге сена,

Как теряют кольцо,

Уронив его в море.

Я тебя потеряла.

Но стоит неизменно

Предо мною лицо

В зазеркальном повторе.

Постоянно стоишь

За моею спиною.

Смотришь прямо в глаза

Из глубин амальгамы.

Все молчишь и молчишь…

Что ты ходишь за мною?!

Словно жемчуг, слеза

Тяжелеет на раме.

Неужели моя?

Но я вовсе не плачу.

Я суровою стала

После этой потери.

Уходи! Не замай

Мое сердце, иначе

Я себя потеряю

И останусь без веры,

Без любви и надежды,

Глухой и незрячей.

Пустотою жизнь мерить

Мой рассудок не хочет.

Уходи! Только прежде

Улыбнись мне, как раньше,

И захлопнется сердце

За тобой этой ночью.

Зеркала, как сердца,

Могут треснуть без жалоб.

В зазеркалье моем

Ты появишься вновь?

Я увижу тебя?

Сердце вздрогнуло, сжалось.

Нету мукам конца,

Нету счастью начала…

Я тебя потеряла,

Но осталась любовь.

Есть сияние у звезд,

Есть свечение у глаз,

Есть значение у роз,

Есть звучание у фраз.

Не носи мне розы в дар,

Мне с тобой не видно звезд,

Ты мое свеченье взял

И звучание унес.

И стою я поутру

Без сияния очей.

Губы шепчут на ветру,

Словно высохший ручей.

Ты зачем свеченье взял

И звучание унес?

И зачем меня позвал

В мир без радостей и грез?

Ты гасил глаза мои,

Но я все равно жива,

Потому что о любви

Знаю тайные слова.

Чтоб душа могла летать,

Ты надеждой помани,

Ей летучесть могут дать

Глаз зовущие огни.

Тайна сердца, тайна рук,

Тайна сомкнутых очей,

Тайна зарожденья мук

И не сбывшихся ночей.

Тайной скрытая молва,

Тайной замкнуты сердца.

Но я все равно жива,

Потому что без конца

Тайные шепчу слова.

Воздушна поступь и легка

У доброй феи.

Она живет на облаках

И в чары верит.

Она мне бросила браслет

С алмазным камнем.

И с той поры покоя нет

От этой капли.

Алмаз сверкает на руке

Звездою яркой.

Никто еще не делал мне

Таких подарков.

Алмаз мне душу разогрел,

Наполнил светом.

И ласково шепнуть успел:

— На жизнь не сетуй!

Исчез пророческий мой сон,

Проснулся разум.

Но в эту ночь помог мне он,

Браслет с алмазом.

Век бежит изломанный, горбатый,

Мятущийся, мятежный, непростой.

Век открытий, век свершений, век расплаты

За насилье над планетой и Душой.

Век на пороге важного решенья.

Он натворил уже немало зла.

Прости ему, Господь, все прегрешенья,

Его лихая скорость понесла!

Вот он стоит, расставив грозно ноги,

Как великан над пропастью — в прыжке.

Остановись, о век! Ты слишком многим

Готов пожертвовать, и жертвуешь уже.

Упрямства неразумного дорога

Ведет к расплате. И набатом строго

Звучит в сердцах тяжелая тревога,

Звучит у всех, кто вспомнил о Душе.

Ах, санитарочки,

С двумя косичками.

Носы курносые,

В веснушках личики.

Война обрушилась

На ваши плеченьки,

И жизнь разрушилась.

Погасли свеченьки.

В деревне холмик есть

С тремя сосенками,

Погибли вместе здесь

Совсем девчонками.

Земля накрыла вас,

В веснушках личики,

Мои ровесницы

С двумя косичками.

Ах, санитарочки,

Изведав ужасы,

Спасали мальчиков

На поле мужества.

Унес зловещий год

Надежды звонкие,

Теперь лежите под

Тремя сосенками.

Я тру платком глаза,

А слезы катятся.

Наташка — егоза,

В воздушном платьице,

А Зинка — пышечка,

Смешливой славилась,

Совсем малышечка,

Мальчишкам нравилась.

А Нинка — строгая,

Коса — до пояса,

Ее портфель всегда

Стихами полнился.

Такие разные,

Девчонки милые,

Погибли сразу все.

И вот — могила их.

Ремни солдатские

И гимнастерочки,

Ах, санитарочки —

Мои сестреночки,

Погибли вместе здесь

Совсем девчонками.

В деревне холмик есть

С тремя сосенками…

Ностальгия по детству,

Ностальгия по дому.

Так куда же мне деться?

Не бросаться же в омут!

Моя старая юность!

Моя детская старость!

Что ушло — не вернулось.

Что пришло — все осталось.

Землю снегом заносит…

А в душе будто просинь.

И покоя не просит

Моя поздняя осень.

Я слышу голос матери моей.

Она мне шепчет: “Доченька, крепись!

Мне было хуже. Жизнь была трудней.

Висели гири на груди моей,

Я мучилась от тягот и болей,

И мне была невыносимой жизнь.”

Я слышу голос матери моей:

“От болей и беды не раскисай!

И в пору тягостных и горьких дней

Себя не хорони и не жалей.

И если сердце стынет от скорбей,

Меня в минуты эти вспоминай.”

Не оставляй меня с моей бедой.

Не оставляй меня с моей печалью.

Ты напоил меня такою злой

Усмешкою, рождающей отчаянье.

Не оставляй меня с моей бедой,

Мне трудно жить. Я, как былинка в поле,

Растоптана тяжелою ногой.

Не оставляй меня с моей бедой…

Уничтожай печаль в тиши,

Стреляй по мне лучами, солнце!

И стрелами лучей пиши

Стихи, чтоб я могла бороться

С печалью собственной души.

Я свет небес, как воду пью

Артезианского колодца.

Я этот свет в себе коплю

И из своей души леплю

Комочек — отраженье солнца.

Я не хочу в печали жить,

Пусть надо мной она не кружит.

Все слезы, как в бездонной луже,

Собрались в глубине души.

Но кто их сможет осушить?

Пусть свет их солнечный осушит.

Поэтому спеши, спеши,

Стреляй по мне лучами, солнце!

Мне светом помогай бороться

С печалью собственной души.